Свежие анекдоты на любые темы и вкус!

Анекдот в художественной и автобиографической прозе А. С. Пушкина Шапошников Юрий Сергеевич

Данное исследование посвящено роли шутки в художественной литературе и автобиографии А.С. Пушкин. Эта проблема еще не стала предметом специального научного рассмотрения. Актуальность исследования данной темы определяется необходимостью всестороннего, глубокого изучения художественной функции шутки в прозе Пушкина. Выбранная тема представляет интерес как с теоретической, так и с исторической точки зрения. Его разработка расширяет наше представление о возможностях творческого использования шутки в произведениях Пушкина разных жанров.

Цель исследования — художественная и автобиографическая проза Пушкина, главным образом те произведения, где шутка формирует сюжет или определяет их структуру, их поэтику.

Тема исследования — выявление анекдотической природы отдельных сюжетных ситуаций в прозаических произведениях Пушкина, сущностных и формальных функций шутки в них.

Научная новизна диссертации заключается в том, что она является одним из первых исследований, связанных с проблемами функционирования шутки в творчестве Пушкина. В диссертации исследуется связь анекдота с другими жанрами (предание, личина и т.д.), проблемы происхождения анекдота как жанра и его роль в общественной жизни пушкинской эпохи.

Теоретической основой данного исследования являются работы В.Я. ПППА, Л.П. Гроссмана, Е.К. Никанорова, В.И. Тюпов, А.Я. Щемлева, А.Д. Shmeleva, e.g. Kurganova, V.Z. Саникова (1).

Целью диссертации является выявление функций шутки в художественной и автобиографической прозе А.С. Пушкин.

Цель определяет задачи диссертации:

Рассмотреть жанр анекдота и его функции в истории русской культуры XVIII — начала ХГХ веков; Выявить особенности поэтики жанра;

Рассмотрим цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина» и «История села Горяхина» в аспекте многогранного функционирования шутки в художественной ткани произведений;

Определите роль шутки в различных произведениях А.С. Пушкин (повесть «Пиковая дама», исторический роман — «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка», цикл «Tabl e-talk»).

Научно-практическая значимость работы заключается в возможности использования материалов исследования в курсе «История русской литературы XIX века» в спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству Пушкина. Теоретический аспект изучения жанра анекдота может быть использован в курсах «Введение в литературную критику» и «Теория литературы».

Тестирование на определение уровня подготовки. Основные положения работы опубликованы в шести статьях и аннотации. По материалам диссертации были сделаны доклады на межвузовских конференциях «Виноградовские чтения» Глу Млу (март 2002, март 2003, март 2004), «Русская литературная критика в новом тысячелетии» (март 2002, апрель 2003); «Филологическая наука в 21 веке: взгляд молодых. «, Первая межвузовская конференция молодых ученых филологического факультета Mill U (14-15 ноября 2002 г.); Конференции «Студенты — Пушкину» в Государственном музее А.С. Пушкина. Пушкина (май 2002, май 2003, май 2004).

В работе над диссертацией учитывались следующие работы: Курганов Е.Я. Устная история в системе русской культуры конца XVIII — начала ХГХ вв. Автор диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Тбилиси, 1986; Чиркова О.А. Поэтика современной народной шутки. Автор диссертации на соискание ученой степени

Кандидат филологических наук. М., 1997; Бородин П.А. Вопросы о происхождении современного народного анекдота. Автореферат на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 2001. Поздеев В.А. Фольклор и литература в контексте «третьей культуры». Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М, 2002.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Список использованной литературы прилагается к диссертации.

Во введении отмечается, что обращение к анекдоту позволяет глубже проанализировать известные прозаические произведения Пушкина. Более того, такой анализ требует целостного подхода к проблеме изучения традиции анекдота и прозы Пушкина.

Традиции анекдота изучаются в упомянутых выше работах В.Я.Проппа, В.И.Тюпы, В.А. Поздеева, В.З. Санникова, Е.Я. Курганова, Е.Я. и А.Д. Шмелевы, Е.К. Никанорова и др.

К анализу А.С. Пушкину посвящены работы М.О. Гершензон, Л.П. Гроссман, В.В. Виноградова, А.Г. Гукасова, Н.Л. Степанов, Д. Д. Благого, Н. Я. Берковский, С.Г. Бочарова, Н. Гайя, Н.И. Михайлов, Ю.Л. Левкович, Т.А. Алпатова, Г.Г. Красухина, В.И. Тюпы и другие (2).

Жанр анекдота, берущий начало в устной традиции древности, рассматривается исследователями по-разному. Мы принимаем определение анекдота, данное А.Н. Анекдот (греч. anekdotos — недосказанный) — это забавный рассказ о незначительном, но характерном происшествии, особенно из жизни исторических личностей. «Анекдоты» — это название тайного исторического сочинения византийского писателя Прокопия Кесарийского (ок. 550 г.), направленного против Юстиниана I и содержащего подробное описание нравов и обычаев того времени. Позже малые повествовательные жанры юмористического характера стали называть анекдотом.<фаблио, фацецищ шванки в западноевропейской

литература). В России анекдот получил широкое распространение во второй половине XVIII века. «(3).

Прежде всего, хотелось бы остановиться на современных исследованиях, непосредственно посвященных анекдоту.

В книге А.Д. и Е.Я. Шмелевых — «Русский анекдот. Жанр текста и речи» М, 2002 — четко определяет круг задач, которые решают авторы: «Объектом рассмотрения являются «современные» русские анекдоты, точнее анекдоты, рассказанные в 60-е — 90-е годы. HGH c. . Таким образом, мы не исследуем вопрос о генезисе анекдота как жанра современного городского фольклора, его месте среди других жанров, его соотношении с такими жанрами, как бытовые сказки, устные рассказы, истории, притчи, анекдоты и т.д. » (4).

Также важно, что A.D. и E.J. Шмелевы рассматривают структуру анекдота в лингвистическом аспекте, для них не существует повествовательной направленности, присущей этому жанру. Они заменяют его понятием «просторечие», подчеркивая особую роль рассказчика. Мы согласны, что роль рассказчика велика, поскольку анекдот, в конце концов, изначально является устным жанром. Но нарративно-информативный «аспект» (т.е. собственно тема сообщения) представляется нам не менее важным компонентом анекдота как жанра.

Кроме того, А.Д. и Е.Я. Шмелевы отделяют понятие анекдота в России от аналогичных произведений в зарубежной традиции. По их мнению, зарубежные «аналоги» русского анекдота — это совершенно отдельные жанры. Исследователи утверждают, что в зарубежной литературе нет адекватных параллелей. Во Франции «Histoire» (история) или «Histoire Amusante» (забавная история) — это почти одно и то же. Тем не менее, в английском языке различаются шутка и рассказывание шуток (т.е. шутка и разговорная шутка — Ю.Ш.).

Позиция А.Д. и Е.Я. Шмелева была раскритикована Е.Я. Курганов в своей книге «Книга перекрестка» СПб, 2001.

Согласно последнему, «анекдот внутренне театрален и часто представляет собой просто обмен репликами. Более того, шутка генетически связана не только с театром народа и не только со сказкой, но и, например, с басней (устной) — апологетом. . Существовала некая общая жанровая область (сказка, басня, народное представление и т.д.), внутри которой выкристаллизовалась шутка» (5). То есть именно общность анекдота с соседними жанрами представляется нам продуктивным способом изучения функционирования анекдота в художественной системе отдельного автора (в данном случае Пушкина), выделенного здесь.

Более того, Е.Е. Курганов указывает на неправомерность отрицания принципа повествовательности Шмелева в анекдоте, поскольку «Анекдот — это абсолютно всегда случай, невероятное реальное происшествие, и наличие «речевых масок» в тексте анекдота не колеблет этого обстоятельства (повествования — Ю.Ш.), а только усиливает его, делает случай, который рассказывается, особенно достоверным» (6).

Мы разделяем мнение Е.Я. Курганов также по поводу того, что «пчелы игнорируют историческую шутку (курсив мой. — Ю.Ш.)». Они объясняют это тем, что анекдот о них рассказан как анекдот, а исторический анекдот не рассказан. «На наш взгляд, это очень искреннее замечание. Отказ от роли исторического анекдота разрывает сложную цепь преемственности между анекдотом античности и средневековья, который иногда трудно отличить от басни или апофегмата (краткого высказывания исторического лица) и анекдота конца xviii — начала XIX века. На наш взгляд, исторический анекдот — это вид искусства, из которого так называемый «Литературный» анекдот, то есть анекдот, подвергшийся определенной литературной обработке — Пушкин, например, в своем произведении обработал анекдоты других собирателей, таких как И.И. Голиков, Я. Стеллин и другие.

Последний сорт (литературная шутка), распространяемый Е.Я. По нашему мнению, Курганов не является неким независимым

Жанровое образование. Это один из вариантов исторических анекдотов, подвергшихся литературной обработке (известно, что Пушкин обрабатывал известные исторические анекдоты тех же русских собирателей XVIII века, а также устные анекдоты своих современников, в частности князя А. Н. Голицына).

Следует также отметить, что E.YA. Кургоков подчеркивает общую структуру исторических и бытовых анекдотов. Он справедливо отмечает, что «для изучения структурной основы анекдота совершенно необходимо обратиться к фольклорным, этнографическим и историко-литературным данным, чтобы понять природу жанра, его традиции и основу его шаблонного творчества…». Пренебрежение жанровой теорией анекдота не работает, и произошло это лишь по нежеланию исследователей (Шмелев — Ю.Ш.) глубже вникать в природу жанра. «(7).

Широкий исторический контекст функционирования шутки был изучен В.И. Tipa в ряде исследований (8). Он определяет шутку в соответствии с древнегреческими и византийскими традициями. Согласно В.И. Тюпсу, анекдот (от греч. anecdotes — несвязный) — короткий устный рассказ с остроумной концовкой. Анекдоты могут иметь сатирическую или игривую окраску.

Старая «анекдотическая форма» (каламбур, любимая ситуация) легко адаптируется к любому местному содержанию. Поэтому в фольклоре широко бытует множество вариантов шуток. Термин «шутка» впервые появился в Византии в «Тайной истории» Прокопия Кесарийского (6 век). Одно время шутке приписывались короткие устные истории: фаблио и лиза в Италии, бытовые сказки в России. В печати анекдоты появились в России в XVU-XVIII веках («Смеховые сказки» (1678)). На наш взгляд, это очень важный момент в изучении В.И. Тюпса. Происхождение термина указано здесь

«Анекдот» погрузился в общее развитие литературных жанров, последовательно, эпоха за эпохой.

В художественной литературе шутка иногда включается в повествование, в речь героя. Анекдот может быть расположен в коротком рассказе (Джованни Боккаччо, А. С. Пушкин, А. П. Чехов).

Эта форма малого эпоса по своему происхождению возникла и долгое время развивалась из основного русла формирования новой формы, при этом часто соприкасаясь с жанром притчи. Именно Пушкин первым в русской литературе осуществил продуктивную контаминацию анекдота и притчи (здесь имеется в виду прежде всего проза Пушкина). О близости Пушкина к традиции народа говорилось много раз, но следует особо выделить пушкинскую коренную установку на устное бытование. Пушкин писал, когда еще не было великих романов, инерцию которых впоследствии преодолел Чехов.

Выше было сказано, что слово «анекдот» переводится как «неизданный»; первоначально притча носила характер образца «учения», адаптировавшего истины канонической мудрости. Это сателлитные жанры основных текстов культуры; Священное Предание, если говорить о притче, и политическая историография, если говорить об анекдоте.

Шутка, даже в контексте творчества Пушкина, остается как бы на периферии: все вроде бы знают о ней, но не говорят. О тайном существовании шута снова говорит Прокопий Кесарийский, который написал свою «скандальную хронику» «Тайная история» параллельно с официальной «Историей войн Юстиниана». Первое произведение не выиграло от худших антиправительственных шуток и слухов, передававшихся из уст в уста при жизни Юстиниана.

Палка в Прокопии была взята в эпоху возрождения Подо Брачеллини. В качестве секретаря папской курии он записывал шутливые, часто

Истории посетителей подслушивались; многие из его «совершенств» содержали насмешки исторических личностей.

Произведения этих жанров приобретают свое полное значение только в определенном культурном контексте и занимают достаточно активную позицию слушателя: рассказчик притчи или анекдота обязательно рассчитывает на определенную предварительную осведомленность и соответствующую позицию адресата, на его готовность к адекватной реакции.

По мнению В.И. Тюпы, если для героического эпоса, сказки, романа характерны центробежные тенденции «разворачивания», добавления эпизодов, фрагментов, персонажей, характеристик, описаний, дополняющих и расширяющих картину мира, то в рассказе или апологии (литературной сказке с поучительным содержанием), наоборот, преобладает центростремительная тенденция «сворачивания» сюжета, «сгущения» высказывания. В еще большей степени эта вторая тенденция присуща анекдоту и притче, долитературным предшественникам новеллы и апологии. Анекдот «сгущается» в остроту, а притча — в пародию, притчево-афористическую максиму. Центростремительный характер стратегии жанрового мышления порождает такие общие черты анекдота и притчи, как неразвитость или фрагментарность сюжета, краткость характеристик и описаний, неразвитость характеров, заметная роль «расширенных» деталей, строгая простота композиции, лаконизм и точность словесного выражения и т.д.

Слово анекдота — инициирующее, но в то же время легкое, любопытное в своей случайной, небывалой природе (неологизм, например). Это повествование, тогда как слово притчи, стремясь к простоте и прозрачности смысла, ограничиваясь посреднической функцией между цепью событий и сознанием, придающим им смысл, является повествованием.

Притча стремится к максимальному сочетанию нравственного опыта протагониста и читателя (слушателя), ее убедительность основана на

сочувствие. Анекдот культивирует эффект отчуждения, отчужденности героя в его индивидуальном любопытстве. Взаимодействие этих жанровых установок является ключом к изображению Пушкиным человека в художественной литературе. Притча и анекдот у Пушкина дополняют друг друга, взаимно преломляются в изображении одних и тех же персонажей (особенно в «Пиковой даме» и «Повестях Белкина»). Это особый способ реалистической типизации, продолженный в конце XIX века Чеховым.

По словам В.И. Тупе, анекдот — это уже не какой-то «маргинальный» жанр, случайно попавший в область изящной словесности («высокой» литературы), а совершенно естественное явление, имеющее свое специфическое «лицо» как в устной, так и в письменной традиции.

Важным в этом отношении является вопрос о взаимоотношениях между жанрами легенды, басни и анекдота, которые имеют черты сходства и различия, что не мешает их взаимодействию.

Рассмотрение анекдота в рамках этой формы его существования, которая была наиболее характерна для него в XVIII веке, позволяет нам сравнить жанр исторического анекдота и легенды в общих чертах. Здесь мы частично полагались на E. К. Никанорова «Исторический анекдот в русской литературе 18 века». Новосибирск, 2001.

К основным признакам предательства относятся следующие:

Это небольшие рассказы о прошлом, имеющие устный характер существования;

Цель легенд — сохранить память о важных событиях и личностях истории, а также их оценку;

Установка на достоверность сочетается с вымыслом;

Формами существования легенд или способами передачи исторической информации являются хроники (слухи, молва), мемуары (личные воспоминания) и басни (повествования, основанные на историях).

Очевидно, что анекдот и традиция имеют много общих черт: анекдот часто рассказывает о прошлом, а история такого рода обладает признаками достоверности

(часто указываются источники — устные или письменные), сохранение памяти о конкретном человеке или событиях — одна из важнейших задач проказников, склонность к сюжетности, смешному рассказу не отменяет присутствия в сборниках жанровых форм, близких к «Хронике».

Эта общность основных и официальных персонажей стала причиной того, что некоторые из легенд, получив литературную обработку, вошли в различные сборники.

Отсутствие четкой границы между анекдотом и традицией, совпадение хотя бы одной из функций — информативной (сохранение памяти о конкретном человеке или событии) позволяет выделить область их взаимопересечения: анекдот может использовать традиции как один из источников, часто представляя собой литературную обработку ее; традиция может иметь форму анекдота, когда в основе лежит необычная ситуация или острое слово.

Теперь обратимся к сравнению жанров исторического анекдота и личины. Последние можно определить как короткие по форме, смешные или сатирические по направленности шутки с бытовым конфликтом в основе. Большинство из них представляют собой литературную обработку устных историй, некоторые из которых сами построены на сюжетах и мотивах, широко распространенных в мировой литературе. Прообразом комической шутки Нового времени может служить древний сборник анекдотов «Филос» («Любитель нелепого») (см. подробнее: Филоли // Памятники поздней и античной поэзии и прозы П-V века, 1950).

Персонажи этого сборника не имеют имен и представляют собой некие человеческие типы (типизация производится по различным признакам — характерологическим, профессиональным, социальным и т.д.); их слова и поступки, парадоксальные точки здравого смысла и привычных норм поведения, соответствуют роли, отведенной данному типу.

В отличие от бытового или комического анекдота, исторический (историко-биографический) анекдот основан на письменных (книжных) и устных источниках и призван рассказать не о человеке «вообще», а о конкретном историческом лице, чтобы зафиксировать Характеристику его личности, уникальность, раскрытую в одном слове или поступке. Функции исторического анекдота в литературе XVIII века во многом совпадают с теми, которые выполнял этот жанр в эпоху античности: анекдот служит проводником определенных политических идей, моральных принципов, формирует и наставляет своих читателей, доставляя им удовольствие как от своей новизны, так и от своего разнообразия. Компенсаторная роль шутки, несомненно присущая ей в древности, постепенно стала выходить на первый план, что наглядно демонстрирует одна из них, столь популярная в пятнадцатом веке. Сюжеты, такие как благосклонность непризнанного императора и дебаты/дискуссии с советником.

Из современных монографий о комиксах я хотел бы также упомянуть книгу В.З. Саникова «Шутка русского языка. От Пушкина до наших дней. » М., 2003. В некоторой степени это похоже на исследование А.Д. и Е.Я. Пчели, так как он также имеет ярко выраженную лингвистическую направленность. На самом деле, лингвистическая шутка, по мнению В.З. Саникова, «Весь текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (9). Ниже исследователь подробно живет о функционировании лингвистической шутки, в которой он особенно подчеркивает игру слов как основной прием. Важная разновидность языковых шуток В.З. Саников считает каламбуры. Каламбур — это «шутка, основанная на объединении в одном тексте либо разных значений одного слова, либо разных слов (фраз), одинаковых или похожих по звучанию» (10).

Несмотря на то, что в исследовательском приложении присутствуют тексты шуток, определение последних у В.З. Саникова пропала. Лингвистическая шутка для ученого — это «лингвистическая

эксперимент», исследователь не дает никаких проблем с уместностью или неуместностью его использования и даже самого элементарного разделения комических жанров. Само понятие «лингвистическая шутка» лишь частично освещено в контексте таких понятий, как сатира, юмор и ирония.

Тем не менее, примеры работы остроумной шутки, широко и подробно рассмотренные В.З. Саников может быть использован в нашей диссертации. Исследователь совершенно справедливо отметил, что комиксы часто носят «двусмысленный» характер. «Камуфляжная» функция лингвистической шутки проявляется в афоризме (жирный шрифт В.З. Санникова. — Ю.Ш.). Так называемые «общезначимые выражения» — максимы, сентенции — становятся после XVIII века. Ненужные и часто вызывающие раздражение и насмешки. » Шутка, по словам В.З. Санникова, сглаживает тон морализатора максимы, «маскирует и сглаживает неявность (выброс В.З. Санникова. — Ю.Ш.)». Здесь также подчеркивается ведущая роль иронии, которая, потеснив каламбур, становится «способом мировосприятия». Ирония определяется В.З. Санникова как разновидность комического, в котором «слова используются в смысле, прямо противоположном буквальному» (11).

Как видите, в частных вопросах исследование единодушно в основных аспектах. Во-первых, устные комические жанры не имеют четкой формальной структуры и легко перетекают не только в письменную речь, но и друг в друга. Во-вторых, неоспорима важность проблемы комического в современном мире, где серьезное часто понимается как синоним трагического или драматического.

Выше было сказано, что проблема шутки в творчестве Пушкина затрагивалась в начале ХХ века и отечественными литературоведами последнего времени. Одним из первых об этом сказал М.О. Гершензон в статье «Пиковая дама» (1908). По его словам, «сюжет этой истории, рассматриваемый как сюжет, как рассказ о фактах (ниже в этой цитате курсив М. Эта старая женщина, знающая три верные карты,

Его появление в посмертной тени перед немцем — вот что это такое: объективно рассказанные факты или преднамеренная фантазия. . Как «шутка» «Пиковая дама» была бы плохой мистификацией и не вошла бы в Пушкина» (12).

Ниже, в главе II, в пункте 1 «Анекдот как элемент сюжета повести «Пиковая дама»», мы рассмотрим точку зрения М.О. более подробно. Гершензон. Здесь необходимо отметить следующее. М.О. Гершензон критикует в этой статье распространенное мнение В.Г. Белинский об анекдотическом характере повести «Пиковая дама». Для M.O. Гершензон считал анекдот низким, мелким жанром, недостойным присутствия в поэтике Пушкина. Однако, на наш взгляд, в данном случае M.O. Гершензон несколько категоричен. Вопрос не в том, что «идет» или «не идет» у Пушкина, а в том, есть ли в истории анекдотический элемент. На наш взгляд, жанр анекдота по-прежнему присутствует в «Пиковой даме».

L.P. Гроссман настаивает на тщательном изучении жанра анекдота: «Глядя на черты его (анекдота. — Ж. Ш.) прежней жизни, полной веселья, скептической иронии, ума и остроумия, чувствуешь невольную потребность реабилитировать эту отброшенную литературную форму, которая теперь выродилась в двустишие, фельетон, сатирическую юмореску или словесную безделушку. «В анналах русской литературы этот ушедший жанр освещен недосягаемым авторитетом. безошибочный вкус и творческий опыт Пушкина» (13).

С точки зрения Ю.А. Гайдара и А.А. Кузнецова, это не так. Лотмана о приближении некоторых произведений Пушкина к повествованию или анекдоту будет рассмотрено ниже, в разделе «Анекдот в «Повестях Белкина»».

Не меньший интерес, чем работы Л.П. Grossman and J.M. Лотмана, поскольку предметом нашего исследования является работа В.М. Марковича «Петербургские повести Н. В. Гоголь» Л., 1989. В главе «От анекдота к мифу» автор демонстрирует механику возникновения и передачи анекдота, слухов, сплетен в эпоху первой половины 19 века: «Слухи обычно передаются

именно так — с ноткой энтузиазма (ведь передается секрет, который еще не известен слушателю). Именно эта интимная тайна тона, та же естественная неполнота передаваемой информации, характерна для слуха. Похожая картина присутствует в стихотворении Пушкина «Город» (1815), когда один из персонажей, добродушная старушка, собирает слухи «из газет». Более того, В.М. Маркович отмечает, что «есть и другой случай, когда воспроизведение городского разговора поручается герою». В качестве примера такого персонажа исследователь приводит художника Б. из повести Гоголя «Портрет» (1835, 1842). В поэтике Пушкина можно вспомнить знаменитого Ивана Петровича Белкина, который собирал в себе всевозможные повести — «Повести Белкина».

Однако главным источником слухов, по словам В.М. Маркович, сам автор. По сути, каждая из повестей Гоголя — это симбиоз двух самых популярных форм городского фольклора — анекдота (курсив мой — Я.С.) и легенды. От анекдота в петербургских рассказах — сюжетные ситуации, которые, казалось бы, представляют собой необычные, но реальные происшествия, словно вырванные из потока повседневной жизни» (14). На наш взгляд, до Гоголя этот прием был освоен Пушкиным в «Повестях Белкина» и в «Пиковой даме». Сплетни, слухи соединились с реальностью и создали уникальное художественное целое. Например, в рассказе «The Undertaker» реальная жизнь практически неотделима от потустороннего мира.

Взаимоотношения Пушкина и Гоголя, прослеживаемые многими литературоведами (например, в исследованиях И. П. Гоголь. ZHZL. М., 1984 и Ю. В. Манн, «Поэтика Гоголя». М., 1996), в В. М. Маркович выступает как традиция преемственности анекдотического. В рассказе «Нос» речь идет о распространенном в 1930-е годы слухе о «табуретках-ташгуюшках». Пушкин записал эту сплетню в своем дневнике 17 декабря 1833 года: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, относящихся к ведомству придворных конюшен, мебель была придумана

движение и прыжок; дело дошло до властей. Принц В. Долгорукий одел следствие. Один из чиновников позвал священника, но во время службы стулья и столы не стояли на месте. Существуют разные мнения на этот счет. N сказал, что мебель попросил Аничков» (КП, с. 317-318) (15). Известно также, что Пушкин «подарил» Гоголю два анекдота, которые легли в основу пьесы «Ревизор» (1835) и поэмы «Мертвые души» (1842) (см. главу I «Жанр анекдота и его функции» в Истории русской культуры XV-XX веков; особенности поэтики жанра).

Распространение слухов и сплетен как одна из отправных точек для развития сюжета раскрывается в творчестве Гоголя Ю.В. и др. Манн. Появление в пьесе «Главный ревизор» слуха о приезде страшного «инкогнито» находит почти мгновенное подтверждение в умах Бобчинского и Добчинского. Последние уверенно принимают Хлестакова в качестве аудитора. Торжествует «версия» двух узколобых землевладельцев. «В «Главном ревизоре» версия без остатка входит в колею общих ожиданий и тревог, полностью сливается с ней, формирует общее мнение о ревизоре Хлестакове. Более подробно сплетня представлена в поэме «Мертвые души». Это связано со сложной атмосферой восприятия личности Чичикова в городе NN. Сначала распространился слух о его (Чичикова. — Ю. VI.) большом богатстве, а потом, по вине Ноздрева и Коробочки, о его афере с мертвыми душами. «Дальнейшее распространение слухов и молвы, назначение нового генерал-губернатора постепенно заставили высветиться такие аспекты, которые напоминают ситуацию в комедии Гоголя (стали думать: «Не Чичиков ли канцелярист, присланный канцелярией генерал-губернатора для проведения тайного расследования»)» (16) .

«Система» слухов присутствует и в некоторых произведениях Пушкина. Это особенно заметно в рассказе «Пиковая дама», когда сюжет рассказа возникает из анекдота Томского, а затем порождает многослойные видения в воображении Германа. Слухи окружают фигуру Пугачева в

роман «Капитанская дочка», и чем ближе его армия к крепости Белогор, тем более неправдоподобными становятся эти слухи.

Как видите, в разные времена термин «шутка» имел разное значение. Ниже мы более подробно рассмотрим вопросы истории и поэтики анекдота в России XVIII и XIX веков.

Анекдот 18 века

Теоретически, в работах L. П. Гроссман (например, L. П. «Искусство анекдота у Пушкина» // Гроссман Л. П. Исследования о Пушкине. М.-Пг., 1923), посвященный анекдоту, собственно, о чем В 18 веке был анекдот, рассказано далеко не все. Этот пробел был восполнен в вышеупомянутом исследовании Никаноровой Е. К. «Исторический анекдот в русской литературе». Анекдоты о Петре Великом. Но даже здесь, при наличии большого количества обобщающего материала, а также систематизации анекдотов о Петре, граница между историческим и бытовым анекдотом четко не очерчена, а также в силу заявленной темы исследования (анекдоты о Петре I), отсутствуют анекдотические произведения, не связанные с личностью первого российского императора.

Анекдотами называли сборники ранее не публиковавшихся произведений, а позже короткие, забавные, юмористические истории, характеризующие конкретного человека (хотя и не всегда правдивые). Последние с древности называют аппомнемоном или апофтегмой. Анекдоты о знаменитых людях, например, о семи мудрецах, Сократе, Катоне, Цицероне, часто публиковались в виде сборников. Многие историки, биографы и философы также включали характеристики для оживления изложения (Плутарх, Диоген Лаэртский и др.). По примеру светских анекдотов четвертого века нашей эры. (17)

Однако вопрос о понимании анекдота в XVIII веке остается открытым. Наша задача — понять внутреннюю природу этого жанра и одновременно охарактеризовать особенности его развития, начиная с царствования Петра I (1682 — 1725) и заканчивая царствованием Павла I (1796 — 1801). ), то есть на протяжении всего XV века.

Анекдоты 18-19 веков разительно отличаются от своих более поздних «потомков». В те времена «шутка» была не просто смешной, иногда откровенно пошлой шуткой; иногда она имела исторический актуальный контекст, иногда, наоборот, отсылала слушателя или читателя к событиям прошлого. Смешная история здесь может быть не совсем смешной: сюжет «Пиковой дамы» вырастает из мистически окрашенного анекдота о тайне графа Сен-Жермена. Именно последний пример является наиболее дробным в этом отношении — ситуация анекдота, рожденная в галантный век Екатерины II, покрытая завесой тайны, в 19 веке уже не воспринималась всерьез никем, кроме амбициозного Германа.

Исторически жанры такого рода были в России достаточно табуированными произведениями, поскольку в них могли быть так или иначе искажены авторитеты средневекового общества (только в XVII веке в России сформировалась так называемая преренессансная литература) (18): король, церковь и т.д. . Нехудожественная литература пытается эмансипироваться шаг за шагом. Среди сатирических произведений того времени: «Шемякин суд», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Прошение Калязина», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о мотыльке-ястребе» и др. Нечто анекдотическое, светское, можно найти в трудах протоиерея Аввакума: «Он презирал все внешние ценности, даже сами церковные обряды. Он высмеивает бояр, комически искажает царский титул. Разум, человеческая мудрость. — «безрассудные трюки» (19).

При Петре I светская политика нового царя способствовала беспрепятственному распространению шутки. Именно тогда нелепая культура, которая долгое время вела подпольное существование, вышла на поверхность. Самодержец Петр иногда начинал устраивать розыгрыши: пример, известный «всемогущий собор», который вместо «веруешь ли ты?». Они спросили: «Вы пьете?» Анекдотический «шум» первого российского императора приобрел антилирическую окраску.

Кроме того, по словам Д.С. Лихачева, «Петр бросил вызов древней праздности. Новое безделье» (20). То есть «праздность» нового времени (21); В широком смысле европеизированный, эмансипированный от церкви, культуры. Противостояние императора старым учреждениям способствовало, в том числе, реабилитации шута, ранее понимаемого как «сатанинская машина» (22).

Шутка не осталась в стороне, когда был создан народный театр «Петро»». В репертуар которого, наряду с переводными пьесами, входили также фризы и разработки (комические сцены) из репертуара народных бунковини» (23). Персонажи шуток перешли в драматические произведения: носитель комического в пьесах этого периода Шут («Принц Пикель-Ринг») или Оран, «насмешливый» слуга, вмешивающийся в речь персонажей со своими шутливыми играми, грубыми комическими замечаниями.

Основными научными подходами к анализу цикла А.С. являются. Пушкин «Повести Белкина»

Своеобразие жанра и целостность цикла Белкинского в разное время рассматриваются по-разному. В.Г. Белинский, младший современник Пушкина, в статье «Литературные мечтания» (1834) весьма скептически отозвался о творчестве Пушкина 1830-х годов, сожалея, что прежняя пора расцвета таланта прошла, что время заката миновало. В 1835 году критик рецензировал «Повести Белкина». В нем он писал: «Вот романы, изданные Пушкиным до меня: написаны ли они Пушкиным? Пушкин, создатель «Кавказского пленника», «Вакхисарайского фонтана», «Цыган», «Полтавы», «Онегина» и «Бориса Годунова»?» (1.362) (65).

Вопрос о Белинском отнюдь не праздный: в восприятии критика Пушкин — поэт-романтик. Наряду с ним, романтические поэмы и роман в стихах и романтическая трагедия. Неприятие реалистических «сказок» Белкина было естественным. Об этом говорится прямым текстом: «Осень, осень, холодная, дождливая осень, после красивой, роскошной, ароматной весны, одним словом. Прозаический бред, фламандская школа Мотли Гелонс! » (I, 362) А чтобы читателю все было ясно, Белинский дает прямую характеристику цикла: «Правда, эта история забавна, их нельзя читать без удовольствия; Она происходит от прекрасного слога, от искусства рассказывать (Conter); Но это не художественные создания, а просто сказки и басни; Они будут читать их с удовольствием и даже с восторгом, Собираясь в тусклый и долгий зимний вечер у камина; Но кровь пылкого юноши не закипит от них, Они не вспыхнут в глазах его восторгом; Но они не потревожат его сон — нет, вы можете смело отправляться за ними» (I, 362).

Как видите, «ничтожность» тех, кто изображен в сказках, была упреком критика в адрес Пушкина. Для нас, однако, важны жанры сказок и басен, отмеченные Белинским, то есть близость белкинских сказок к устной истории, анекдоту.

M. О. Гершензон (66), а после него Б.Ч. Узин увидел в прозаическом цикле Пушкина «автобиографические» сюжеты, увидев в сюжетах «Сказки. «Элементы реальной жизни Пушкина:». Пять рассказов» — это самая интимная исповедь поэта. Вся история его встречи с Гончаровыми, его размышления о своей судьбе выкристаллизовались в виде пяти историй, рассказанных грустным, одиноким Белкиным» (67). Но, на наш взгляд, автобиографизм Пушкина в этих исследованиях сильно преувеличен и отдаляет от понимания жанровой природы сборника Белкина.

О близости пушкинских повестей к новелле пишет Н. Я. Берковский. Исходя из того, что «рассказ» — это буквально новелла, исследователь делает вывод, что для многих русских рассказов этот жанр утратил свою важнейшую характеристику — в нем нет новизны. Учитывая зависимость сюжетов Пушкина от русских и зарубежных нарративов, Н.Я. Гальперин и др. Берковский установил важное различие между Пушкиным и его предшественниками. «Марлинский наивно не знает, что в его повести нет ничего нового; Пушкин знает это и играет с этим. Это позволяет Пушкину показать самоотречение повествования: «Повествование Пушкина как бы отрицает само себя, из чего вовсе не следует, что Пушкин соединил себя с Антонием Погорельским. » (68).

По словам Н.Я. Берковский, причина всему — плохая почва русской действительности, на которой не может появиться роман. Таким образом, цель Пушкина, по мнению исследователя, заключается в том, чтобы показать несостоятельность такого жанра. «Каждый (рассказ. — Ю. Ш.) не имеет полной цены и получает ее в общем коде» (69).

Повести не только пародируют романтические и сентиментальные сюжеты, не только лишены необходимой в этом жанре новизны, но в то же время раскрывают возможность и «готовность» русской почвы к созданию эпоса. Путь к этому лежал через «циклизацию».

«Отдельная новелла готова у Пушкина разрешиться в анекдот (курсив мой — Ю.Ш.), в рассказ о случае, который может нас занять, и тем не менее пройдёт бесследно. Собирание новелл ведёт к возможностям эпоса. В этих колебаниях между эпосом и анекдотом особая острота пушкинских новелл, по содержанию своему они вот-вот упадут низко, и спасти их может подъём к самому высшему — к эпическому художеству» (70). Позднее СМ. Шварцбанд будет утверждать, что «жанровое образование, избраннное реальным автором «Повестей Белкина», предстаёт как роман» (71>,

Формулы Н.Я. Берковского и С.М. Шварцбанда основаны на фундаментальных исследованиях в области истории жанров. Однако, на наш взгляд, анекдотический характер историй не обязательно должен подразумевать желание перейти к чему-то более «высоколобому», хотя принадлежность к «высоколобому» или «низкопробному» сама по себе является чем-то субъективным, особенно в романтизме и реализме, где нет четкого разграничения, как это было в классическую эпоху. «Повести Белкина» — само по себе ценное произведение, а не какой-то промежуточный этап.

Роль анекдота в организации художественного целого в рассказах «Выстрел», «Метель», «Молодая крестьянка»

В рассказе «Выстрел» дуэль является ядром событийной структуры произведения. Для того времени поединок чести, особенно в военной обстановке, был критическим моментом в жизни дворянина. Несмотря на официальный запрет, не было другого способа смыть нанесенное оскорбление. Именно поэтому так часто эта тема становилась предметом сплетен, анекдотов и т.д.

Дуэлянт Сильвио выступает в качестве главного героя в двух анекдотах, которые очень похожи: в обоих случаях он не стреляет в своего противника, графа. Первый анекдот рассказывает сам Сильвио, второй — граф Б. Обе истории имеют один и тот же сюжет — неудачная дуэль. Однако если в первом случае молодой граф, завтракавший вишнями, не был готов к смерти, и поэтому его противник не выстрелил в него, то во втором случае Сильвио заставил графа ощутить весь ужас неминуемой смерти (это неизбежно, так как неоднократно подчеркивается, что Сильвио никогда не промахивается мимо цели: «Иногда он видел муху и кричал: «Кузька, ружье! Кузька нес для него заряженный пистолет. Он тыкал и тыкал муху об стену!» (VJH, 72).

В предисловии к рассказам есть информация об анекдоте, которая по соображениям приличия не приводится. Точно так же в «Выстрел» вставлен анекдот, дополняющий два основных — повествования подполковника J.L.P. и бро. Речь идет об эпизоде, когда рассказчик пропускает выстрел по бутылке и последующей остроте капитана: «Знаешь, брат, у тебя рука не поднимается к бутылке» (VIII, 72); здесь шутку можно рассматривать как завершение анекдота, то есть классический панчлайн. В какой-то степени инцидент между Сильвио и молодым лейтенантом — это анекдот. Однако причины, по которым все это не закончилось дуэлью, станут понятны только с течением времени, и поэтому эта история в конечном итоге переплетается с главной дуэлью в жизни Сильвио.

Мотив удачи, везения также очень важен в этой истории, как и в «Пиковой даме». Граф всегда выигрывает в жеребьевке перед поединком и оставляет за собой право первого удара; другое дело, что он ни разу не ударил Сильвио. Графу повезло и в том, что оба раза после промаха он остается жив, избежав смертельного выстрела опытного собрата. Неудивительно, что Сильвио говорит: «Вам, граф, чертовски повезло» (VIII, 74).

Оба инцидента носят анекдотический характер в оценке поступков графа его противником: «…однажды он дал мне пощечину в шутку, в шутку (курсив мой. — Я.С.) он выстрелил в меня через эту шляпу, теперь в шутку он промахнулся. » (VIII, 74). Это «в шутку» обозначает ту меру легкомыслия по отношению к человеческой жизни, которой граф обладал до определенного момента. Своим поступком Сильвио стремится доказать графу, что умереть в одночасье не так-то просто, что дуэль — это не игрушка.

Концовка обеих историй также анекдотична — и там, и там предопределенная смерть графа не состоялась. Однако второе спасение графа от смерти происходит не так легко, как первое; он переживает «краткий миг», когда ожидает выстрела. Выстрел последует, но он не прервет ничьей жизни — граф оставит дыру в картине, как и в прошлый раз — в полицейской фуражке, Сильвио выстрелит в то же место, то есть в картину.

Новелла в данном случае довольно близка к анекдоту, так как в ней первой предусмотрена неожиданная развязка, которая должна поразить читателя или слушателя. Таким образом, «Выстрел» находится на пересечении этих двух жанров.

Анекдотично, по словам В.И. Тупик в этой истории, как и в других, является элементом гиперболизации, когда, судя по снимкам Сильвио, стены его комнаты становятся потертыми, «как соты».

Тема дуэли как одной из возможностей соперничества сближает «Выстрел» с другими рассказами цикла, в частности с «Метелью» — это скрытая, непринужденная борьба Бурмина и Владимира (см. (VIII , 86) и фразу графа Б. «Я не понимаю, что со мной произошло и как он мог заставить меня сделать это, но я выстрелил» (ВШ, 74) Старые помещики Муромский и Берестов враждуют друг с другом, однако их противостояние не приводит к дуэли, и примирение проходит без какого-либо морального превосходства одного над другим. Интересно, что смерти Владимира и Сильвио в равной степени связаны с историческими событиями — первый умирает от ран накануне вступления французов в Москву, второй — во время греческого восстания.

Особое внимание следует уделить концу истории. Конец рассказа «Говорят, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, возглавил отряд эфиристов и был убит в битве при Скулиане» (VIII, 74) можно интерпретировать по-разному.

В слове «сказать» А.Г. Гукасова увидела «невозможность подтвердить подлинность слуха, а также подробно рассказать о легендарной смерти Сильвио». «. «В этом «говорят» мы слышим скрытую печаль и в то же время признание логики, законности героической смерти Сильвио» (77).

Анекдот как элемент сюжета рассказа «Пиковая дама»

Рассказ «Пиковая дама» — это фактически анекдот в анекдоте. Конечно, в первую очередь привлекает внимание рассказ Томского о тайне графа Сен-Жермена, открывшейся его бабушке. В рассказе говорится, что «анекдот о трех картах сильно подействовал на Германа» (ДМС, 235), т.е. жанр этого рассказа, таким образом, четко определен. Замечание одного из гостей — «Дело!» — также приближает нас к шутке в самом широком смысле.

Рассказ Томского кажется нам анекдотом, поскольку, во-первых, он имеет краткое содержание, но, в отличие от притчи или басни, в нем нет назидания, морали. Во-вторых, случай с тремя картами, спасшими графиню от гибели, заканчивается чудесной развязкой, то есть следует непременный анекдотический атрибут — неожиданная развязка. В-третьих, происходит намеренная задержка действия (эту особенность анекдота отмечал Е. Я. Курганов) (152), когда дед Томского дважды отказывается платить баснословный долг своей жены. Эта пауза в контексте рассказа менее заметна, чем в обычном анекдоте, но она есть. По словам Курганова, перед финалом есть пауза, перед тем как действие начинает стремительно разворачиваться во всем великолепии пуантов. Эта пауза отмечает поворотный момент в развитии анекдота; она значима. Происходит не пауза, а расщепление текста» (153).

Анекдот из трех карт — это сюжет действия в рассказе. Именно этот, казалось бы, случайный эпизод потрясет инженера Германа до глубины души. То, что другие воспримут как забавный инцидент, для него будет выглядеть как верный способ быстро разбогатеть. И с этого момента в его сознании нереальный, мистический анекдот и реальные факты из жизни Германа станут неразделимы.

Следует также отметить, что общение через анекдот широко используется среди персонажей повести. В частности, в разговоре с Томским бабушка Анна Федотовна вспоминает историю, произошедшую с ее подругой Дарьей Петровной, когда те представились императрице: «И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот» (VH1 , 232).

Мотив карточной игры, который появляется в повествовании уже в строках предшествующего ему эпиграфа, чрезвычайно важен в этом произведении. Поверив в анекдот Томского, Герман ставит на карту все в своей дальнейшей жизни. Даже когда он мысленно пытается положиться на «благоразумие, умеренность и трудолюбие», он сразу же предвидит свои дальнейшие ставки в игре — «. вот что утроит, удесятерит мой капитал и принесет мне мир и независимость» (VIII, 235). Три и семь уже появляются в его сознании.

Решимость Германа встретиться с Лизаветой Ивановной также случайна, как три и семь; взойдет «черноволосая голова» воспитанницы графини Лизы — судьба Германа предрешена. Следует особо подчеркнуть, что во всем виновато неожиданное, анекдотическое совпадение.

Чем дальше развивается сюжет, тем больше усиливается ощущение неразрывности нереального и реального. Герман входит в покои старой графини, сталкиваясь с атрибутами старинного восемнадцатого века. Описание убранства кабинета графини, помимо создания атмосферы жизни захмелевшей графини, создает характерное для шутки замедление действия перед молниеносной развязкой. Под покровом темноты «время шло медленно». Все было тихо» (WHS, 240). Только в два часа ночи возвращается карета графини, то есть Германн ждет в кабинете более двух часов. Скоро он покинет этот дом без ничего.

История игры Германа сама по себе является анекдотом, но это не анекдот и не проходной эпизод. В каком-то смысле это картина общества в целом, где интерес к шуткам приобретает глобальный характер. Шутка — игривая и легкомысленная — стала своего рода религией для сына русифицированного немца; «У него было много предрассудков», — характеризует Германа автор (VIII, 246). Анекдот здесь — это предрассудок, который подавил волю героя. Миф о недавнем обогащении касается именно того человека, который в душе был игроком, но не сидел на картах. Наблюдая за игроками, Герман пытается вычислить (Томский говорит о нем: «…он предусмотрителен») закономерность выигрыша. Для него удача — это также рассчитанная последовательность действий, «три семерки» — заветный код, созревший в воображении человека, стремящегося к мгновенному обогащению.