Энциклопедия: Анекдоты в литературе
Жизнь Акакия Акакиевича безрадостна: Неописанный, язык — это язык. Близорукий зрячий человек даже не в состоянии местами «изменить глаголы с первого лица на третье», она сортирует его щи с мухами и покорно терпит пренебрежение чиновников, считающих его глупым и никчемным человеком, и Башмачкина в старом комбинезоне. Капот» (разнообразная женская одежда). Северный холод в Петербурге становится дополнительным соблазном обновить комбинезон, но портной отказывается переодеваться и надевать его.
Анекдот в художественной и автобиографической прозе А. С. Пушкина Шапошников Юрий Сергеевич
Данное исследование посвящено роли шутки в художественной литературе и автобиографии А.С. Пушкин. Эта проблема еще не стала предметом специального научного рассмотрения. Актуальность исследования данной темы определяется необходимостью всестороннего, глубокого изучения художественной функции шутки в прозе Пушкина. Выбранная тема представляет интерес как с теоретической, так и с исторической точки зрения. Его разработка расширяет наше представление о возможностях творческого использования шутки в произведениях Пушкина разных жанров.
Цель исследования — художественная и автобиографическая проза Пушкина, главным образом те произведения, где шутка формирует сюжет или определяет их структуру, их поэтику.
Тема исследования — выявление анекдотической природы отдельных сюжетных ситуаций в прозаических произведениях Пушкина, сущностных и формальных функций шутки в них.
Научная новизна диссертации заключается в том, что она является одним из первых исследований, связанных с проблемами функционирования шутки в творчестве Пушкина. В диссертации исследуется связь анекдота с другими жанрами (предание, личина и т.д.), проблемы происхождения анекдота как жанра и его роль в общественной жизни пушкинской эпохи.
Теоретической основой данного исследования являются работы В.Я. ПППА, Л.П. Гроссмана, Е.К. Никанорова, В.И. Тюпов, А.Я. Щемлева, А.Д. Shmeleva, e.g. Kurganova, V.Z. Саникова (1).
Цель диссертации — выявить функции шутки в художественной и автобиографической прозе А.С. Пушкин.
Цель определяет задачи диссертации:
Рассмотреть жанр анекдота и его функции в истории русской культуры XVIII — начала ХГХ веков; Выявить особенности поэтики жанра;
Рассмотрим цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина» и «История села Горяхина» в аспекте многогранного функционирования шутки в художественной ткани произведений;
Определите роль шутки в различных произведениях А.С. Пушкин (повесть «Пиковая дама», исторический роман — «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка», цикл «Застольная беседа»).
Научно-практическая значимость работы заключается в возможности использования материалов исследования в курсе «История русской литературы XIX века» в спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству Пушкина. Теоретический аспект изучения жанра анекдота может быть использован в курсах «Введение в литературную критику» и «Теория литературы».
Одобрение работы. Основные положения работы опубликованы в шести статьях и аннотации. По материалам диссертации были представлены доклады на межвузовских конференциях «Виноградовские чтения» Московского государственного лингвистического университета (март 2002, март 2003, март 2004), «Российское литературоведение в новом тысячелетии» (март 2002, апрель 2003); «Филологическая наука в XXI веке: взгляд молодых. «, первая межвузовская конференция молодых ученых филологического факультета Mill U (14-15 ноября 2002 года); конференция «Студенты — Пушкину» в Государственном музее А.С. Пушкина. Пушкина (май 2002, май 2003, май 2004).
В диссертации учтены следующие работы: Курганов Е.Я. и др. Устная история в системе русской культуры конца XVIII — начала XIX вв. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Тбилиси, 1986; Чиркова О.А. Поэтика современного народного анекдота. Автореферат диссертации на соискание ученой степени
Кандидат филологических наук. М., 1997; П.А. Бородин. Вопросы о происхождении современного народного анекдота. Автореферат на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 2001. Поздеев В.А. Фольклор и литература в контексте «третьей культуры». Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М, 2002.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Список использованной литературы прилагается к диссертации.
Во введении отмечается, что обращение к анекдоту позволяет глубже проанализировать известные прозаические произведения Пушкина. Более того, такой анализ требует целостного подхода к проблеме изучения традиции анекдота и прозы Пушкина.
Традиции анекдота изучаются в упомянутых выше работах В.Я.Проппа, В.И.Тюпы, В.А. Поздеева, В.З. Санникова, Е.Я. Курганова, Е.Я. и А.Д. Шмелевы, Е.К. Никанорова и др.
К анализу А.С. Пушкину посвящена работа М.О. Гершензон, Л.П. Гроссман, В.В. Виноградова, А.Г. Гукасова, Н.Л. Степанов, Д. Д. Благого, Н. Я. Берковский, С.Г. Бочарова, Н. Гайя, Н.И. Михайлов, Ю.Л. Левкович, Т.А. Алпатова, Г.Г. Красухина, В.И. Тюпы и другие (2).
Жанр анекдота, берущий начало в устной традиции древности, рассматривается исследователями по-разному. Мы принимаем определение анекдота, данное А.Н. Анекдот (греч. anekdotos — недосказанный) — это забавный рассказ о незначительном, но характерном происшествии, особенно из жизни исторических личностей. «Анекдоты» — это название тайного исторического сочинения византийского писателя Прокопия Кесарийского (ок. 550 г.), направленного против Юстиниана I и содержащего подробное описание нравов и обычаев того времени. Позже малые повествовательные жанры юмористического характера стали называться в западноевропейской культуре анекдотом.
литература). В России анекдот получил широкое распространение во второй половине XVIII века. «(3).
Прежде всего, хотелось бы остановиться на современных исследованиях, непосредственно посвященных анекдоту.
В книге А.Д. и Е.Я. Шмелевых — «Русский анекдот. Жанр текста и речи» М, 2002 — четко определяет круг задач, которые решают авторы: «Объектом рассмотрения являются «современные» русские анекдоты, точнее анекдоты, рассказанные в 60-90-е годы. HGH c. . Таким образом, мы не исследуем вопрос о генезисе анекдота как жанра современного городского фольклора, его месте среди других жанров, его соотношении с такими жанрами, как бытовые сказки, устные рассказы, истории, притчи, анекдоты и т.д. » (4).
Также важно, что A.D. и E.J. Шмелёв рассматривают структуру анекдота в лингвистическом аспекте, для них не существует повествовательной направленности, присущей этому жанру. Они заменяют его понятием «просторечие», подчеркивая особую роль рассказчика. Мы согласны, что роль рассказчика велика, поскольку анекдот, в конце концов, изначально является устным жанром. Но нарративно-информативный «аспект» (т.е. собственно тема сообщения) представляется нам не менее важным компонентом анекдота как жанра.
Более того, A.D. и E.J. Шмелевы отделяют понятие анекдота в России от аналогичных произведений в зарубежной традиции. По их мнению, зарубежные «аналоги» русского анекдота — это совершенно отдельные жанры. Исследователи утверждают, что в зарубежной литературе нет адекватных параллелей этому анекдоту. Во Франции «historie» (история) или «historie amusante» (занимательная история) — это практически одно и то же. Однако на английской почве проводится различие между шуткой и шуточным рассказом (т.е. собственно шуткой и разговорной шуткой — Дж.С.).
Позиция А.Д. и Е.Я. Шмелевых была подвергнута критике со стороны Е.Я. Шмелева. Курганов в своей книге «Похвала анекдоту» СПб., 2001.
Согласно последнему, «анекдот внутренне театрален и часто представляет собой просто обмен репликами. Более того, анекдот генетически связан не только с народным театром и не только со сказкой, но и, например, с басенным (устным) апологетом. . Существует некое общее жанровое поле (сказка, басня, народное представление и т.д.), внутри которого кристаллизуется анекдот» (5). То есть здесь подчеркивается общность анекдота с соседними жанрами, что представляется нам продуктивным способом исследования функционирования анекдота в художественной системе отдельного автора (в данном случае Пушкина).
Более того, Е.Я. «анекдот — это абсолютно всегда случай, невероятное реальное происшествие, и наличие «речевых масок» в тексте анекдота нисколько не расшатывает это обстоятельство (повествования — Ю. Ш.), а только усиливает его, делает рассказываемый случай особенно достоверным» (6) .
Мы разделяем мнение Е.Я. Козлова, который считает, что это не так. Курганов также по поводу того, что «Шмелев пренебрегает историческим анекдотом (курсив мой — Ю.Ш.)». Они объясняют это тем, что анекдот для них — это то, что рассказывается как анекдот, а исторический анекдот якобы не рассказывается. На наш взгляд, это очень верное наблюдение. Отрицание роли исторического анекдота разрывает сложную цепь преемственности между анекдотом античности и средневековья, который порой трудно отличить от басни или апофтегмата (краткого высказывания исторического деятеля) и анекдота о конце XVIII — начале XIX века. На наш взгляд, исторический анекдот — это вид искусства, от которого произошел так называемый «литературный» анекдот, то есть анекдот, подвергшийся определенной литературной обработке — Пушкин, например, в своем произведении обработал анекдоты других собирателей, таких как И.И. I. Щелин и др.
Однако, последняя разновидность (литературный анекдот), выделенная Е.Я. Кузнецовой. Курганов, по нашему мнению, не является каким-то независимым
жанровое образование. Это один из вариантов исторического анекдота, подвергшийся литературной обработке (известно, что Пушкин обрабатывал известные исторические анекдоты тех же русских собирателей XVIII века, а также устные анекдоты своих современников, в частности, князя А. Н. Голицын).
Следует также отметить, что E.YA. Кургоков подчеркивает общую структуру исторических и бытовых анекдотов. Он справедливо отмечает, что «для изучения структурной основы анекдота совершенно необходимо обратиться к фольклорным, этнографическим и историко-литературным данным, чтобы понять природу жанра, его традиции и основу его шаблонного творчества…». Пренебрежение жанровой теорией анекдота не работает, и произошло это лишь по нежеланию исследователей (Шмелев — Ю.Ш.) глубже вникать в природу жанра. «(7).
Широкий исторический контекст функционирования шутки был изучен В.И. Tipa в ряде исследований (8). Он определяет шутку в соответствии с древнегреческими и византийскими традициями. Согласно В.И. Тюпсу, анекдот (от греч. anecdotes — несвязный) — короткий устный рассказ с остроумной концовкой. Анекдоты могут иметь сатирическую или игривую окраску.
Старая «анекдотическая форма» (каламбур, любимая ситуация) легко адаптируется к любому местному содержанию. Поэтому в фольклоре широко бытует множество вариантов шуток. Термин «шутка» впервые появился в Византии в «Тайной истории» Прокопия Кесарийского (6 век). Одно время шутке приписывались короткие устные истории: фаблио и лиза в Италии, бытовые сказки в России. В печати анекдоты появились в России в XVU-XVIII веках («Смеховые сказки» (1678)). На наш взгляд, это очень важный момент в изучении В.И. Тюпса. Происхождение термина указано здесь
«Анекдот» погрузился в общее развитие литературных жанров, последовательно, эпоха за эпохой.
В художественной литературе шутка иногда включается в повествование, в речь героя. Анекдот может быть расположен в коротком рассказе (Джованни Боккаччо, А. С. Пушкин, А. П. Чехов).
Эта форма малого эпоса по своему происхождению возникла и долгое время развивалась из основного русла формирования новой формы, при этом часто соприкасаясь с жанром притчи. Именно Пушкин первым в русской литературе осуществил продуктивную контаминацию анекдота и притчи (здесь имеется в виду прежде всего проза Пушкина). О близости Пушкина к традиции народа говорилось много раз, но следует особо выделить пушкинскую коренную установку на устное бытование. Пушкин писал, когда еще не было великих романов, инерцию которых впоследствии преодолел Чехов.
Выше было сказано, что слово «анекдот» переводится как «неизданный»; первоначально притча носила характер образца «учения», адаптировавшего истины канонической мудрости. Это сателлитные жанры основных текстов культуры; Священное Предание, если говорить о притче, и политическая историография, если говорить об анекдоте.
Шутка, даже в контексте творчества Пушкина, остается как бы на периферии: все вроде бы знают о ней, но не говорят. О тайном существовании шута снова говорит Прокопий Кесарийский, который написал свою «скандальную хронику» «Тайная история» параллельно с официальной «Историей войн Юстиниана». Первое произведение не выиграло от худших антиправительственных шуток и слухов, передававшихся из уст в уста при жизни Юстиниана.
Палка в Прокопии была взята в эпоху возрождения Подо Брачеллини. В качестве секретаря папской курии он записывал шутливые, часто
Истории посетителей подслушивались; многие из его «совершенств» содержали насмешки исторических личностей.
Полнота произведения этих жанров обреталась только в определенном культурном контексте и предполагала достаточно активизированную позицию слушателя: рассказчик притчи или анекдота по необходимости полагался на некоторую предварительную осведомленность и соответствующую позицию адресантов Его продвинутости для адекватной реакции.
По мнению В.И. Тюпса, если для героического эпоса, сказки, романа характерны центробежные тенденции «развертывания», соединения в мир эпизодов, фрагментов, персонажей, характеристик, описаний, то в рассказе или апологии (литературной сказке поучительного содержания), напротив, преобладает «редукция» сюжета, «конденсация» высказывания. В еще большей степени эта вторая тенденция присуща анекдоту и притче, предшественникам романа и апологетики. Анекдот также «сгущает» в строгости притчу в паремию, пословицу — в афористическую максиму. Центростремительность мыслительной стратегии жанра порождает такие общие черты анекдота и притчи, как недостаточность или фрагментарность сюжета, согласование характеристик и описаний, невыразительность персонажей, заметная роль «резных» деталей, строгая простота композиции, лаконизм и точность словесного выражения и т.д.
Слово шутки — инициативное, но в то же время легкое, любопытное своей случайностью, беспрецедентностью (например, неологизм). Это сюжет, в то время как слово притча, стремясь к простоте и смысловой прозрачности, ограничиваясь посреднической функцией между цепью событий и пониманием их сознанием, является пахарем.
Притча стремится к максимальному сочетанию нравственного опыта протагониста и читателя (слушателя), ее убедительности, основанной на
Эмпатия. Шутка культивируется эффектом отчуждения, удаления персонажа в его индивидуальном «я». Взаимодействие этих жанровых установок — ключ к изображению человека в прозе Пушкина. Пушкинские притчи и анекдоты дополняют друг друга, находят друг друга в изображении одних и тех же персонажей (особенно в «Вершине» и в «Повестях Белкина»). Это особый способ реалистической типизации, продолженный в конце ХГХ века Чеховым.
По словам В.И. Taipa, шутка — это уже не некий «побочный» жанр, случайно попавший в область изящной словесности («высокой» литературы), а вполне естественное явление, имеющее свое специфическое «лицо» и в устной, и в письменной, и в устной, и в письменной традициях места.
Важен в этом отношении и вопрос о соотношении жанров легенды, табуретки и анекдота, которым присущи черты сходства и различия, не препятствующие их взаимодействию.
Рассмотрение анекдота в той форме его бытования, которая наиболее характерна для него в век ХУШ, позволяет в целом сопоставить жанр исторического анекдота и традицию. Здесь мы частично опирались на монографию Е. К. НИКАНОРОВОЙ «Исторический анекдот в русской литературе Явского века». Новосибирск, 2001.
Среди основных признаков легенды можно назвать следующие:
Это небольшие рассказы о прошлом, имеющие устный характер существования;
Цель легенд — сохранить память о важных событиях и деятелях истории, а также их оценку;
Установка для надежности сочетается с фантастикой;
Формы существования легенд или способы передачи исторической информации представлены хрониками (слухи, молва), памятью (личные воспоминания) и сюжетами (сюжетно оформленные истории).
Очевидно, что анекдот и традиция имеют много общих черт: анекдот часто рассказывает о прошлом, а история такого рода обладает признаками достоверности
(часто указываются источники — устные или письменные), сохранение памяти о конкретном человеке или событиях — одна из важнейших задач проказников, склонность к сюжетности, смешному рассказу не отменяет присутствия в сборниках жанровых форм, близких к «Хронике».
Эта общность основных и официальных персонажей стала причиной того, что некоторые из легенд, получив литературную обработку, вошли в различные сборники.
Отсутствие четкой границы между анекдотом и традицией, совпадение хотя бы одной из функций — информативной (сохранение памяти о конкретном человеке или событии) позволяет выделить область их взаимопересечения: анекдот может использовать традиции как один из источников, часто представляя собой литературную обработку ее; традиция может иметь форму анекдота, когда в основе лежит необычная ситуация или острое слово.
Теперь обратимся к сравнению жанров исторического анекдота и личины. Последние можно определить как короткие по форме, смешные или сатирические по направленности шутки с бытовым конфликтом в основе. Большинство из них представляют собой литературную обработку устных историй, некоторые из которых сами построены на сюжетах и мотивах, широко распространенных в мировой литературе. Прообразом комической шутки нового времени может служить древний сборник шуток — Филос («Любитель нелепого») (см. подробнее: Филос // Памятники поздней и античной поэзии и прозы П-V века, 1950).
Персонажи этого сборника не имеют имен и представляют собой некие человеческие типы (типизация производится по различным признакам — характерологическим, профессиональным, социальным и т.д.); их слова и поступки, парадоксальные точки здравого смысла и привычных норм поведения, соответствуют роли, отведенной данному типу.
В отличие от бытового или комического анекдота, исторический (историко-биографический) анекдот основан на письменных (книжных) и устных источниках и призван рассказать не о человеке «вообще», а о конкретном историческом лице, чтобы зафиксировать Характеристику его личности, уникальность, раскрытую в одном слове или поступке. Функции исторического анекдота в литературе XVIII века во многом совпадают с теми, которые выполнял этот жанр в эпоху античности: анекдот служит проводником определенных политических идей, моральных принципов, формирует и наставляет своих читателей, доставляя им удовольствие как от своей новизны, так и от своего разнообразия. Компенсаторная роль шутки, несомненно присущая ей в древности, постепенно стала выходить на первый план, что наглядно демонстрирует одна из них, столь популярная в пятнадцатом веке. Сюжеты, такие как благосклонность непризнанного императора и дебаты/дискуссии с советником.
Из современных монографий о комиксах я хотел бы также упомянуть В.З. Саникова «Шутка русского языка. От Пушкина до наших дней. » М., 2003. В некоторой степени это похоже на исследование А.Д. и Е.Я. Пчели, так как он также имеет ярко выраженную лингвистическую направленность. На самом деле, лингвистическая шутка, по мнению В.З. Саникова, «Весь текст ограниченного объема (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (9). Ниже исследователь подробно живет о функционировании лингвистической шутки, в которой он особенно подчеркивает игру слов как основной прием. Важная разновидность языковых шуток В.З. Саников считает каламбуры. Каламбур — это «шутка, основанная на объединении в одном тексте либо разных значений одного слова, либо разных слов (фраз), одинаковых или похожих по звучанию» (10).
Несмотря на то, что в исследовательском приложении присутствуют тексты шуток, определение последних у В.З. Саникова пропала. Лингвистическая шутка для ученого — это «лингвистическая
эксперимент», исследователь не дает никаких проблем с уместностью или неуместностью его использования и даже самого элементарного разделения комических жанров. Само понятие «лингвистическая шутка» лишь частично освещено в контексте таких понятий, как сатира, юмор и ирония.
Тем не менее, примеры работы остроумной шутки, широко и подробно рассмотренные В.З. Саников может быть использован в нашей диссертации. Исследователь совершенно справедливо отметил, что комиксы часто носят «двусмысленный» характер. «Камуфляжная» функция лингвистической шутки проявляется в афоризме (жирный шрифт В.З. Санникова. — Ю.Ш.). Так называемые «общезначимые выражения» — максимы, сентенции — становятся после XVIII века. Ненужные и часто вызывающие раздражение и насмешки. » Шутка, по словам В.З. Санникова, сглаживает тон морализатора максимы, «маскирует и сглаживает неявность (выброс В.З. Санникова. — Ю.Ш.)». Здесь также подчеркивается ведущая роль иронии, которая, потеснив каламбур, становится «способом мировосприятия». Ирония определяется В.З. Санникова как разновидность комического, в котором «слова используются в смысле, прямо противоположном буквальному» (11).
Как видите, в частных вопросах исследование единодушно в основных аспектах. Во-первых, устные комические жанры не имеют четкой формальной структуры и легко перетекают не только в письменную речь, но и друг в друга. Во-вторых, неоспорима важность проблемы комического в современном мире, где серьезное часто понимается как синоним трагического или драматического.
Выше было сказано, что проблема шутки в творчестве Пушкина затрагивалась в начале ХХ века и отечественными литературоведами последнего времени. Одним из первых об этом сказал М.О. Гершензон в статье «Пиковая дама» (1908). По его словам, «сюжет этой истории, рассматриваемый как сюжет, как рассказ о фактах (ниже в этой цитате курсив М. Эта старая женщина, знающая три верные карты,
Его появление в посмертной тени перед немцем — вот что это такое: объективно рассказанные факты или преднамеренная фантазия. . Как «шутка» «Пиковая дама» была бы плохой мистификацией и не вошла бы в Пушкина» (12).
Ниже, в главе II, в пункте 1 «Анекдот как элемент сюжета повести «Пиковая дама»», мы рассмотрим точку зрения М.О. более подробно. Гершензон. Здесь необходимо отметить следующее. М.О. Гершензон критикует в этой статье распространенное мнение В.Г. Белинский об анекдотическом характере повести «Пиковая дама». Для M.O. Гершензон считал анекдот низким, мелким жанром, недостойным присутствия в поэтике Пушкина. Однако, на наш взгляд, в данном случае M.O. Гершензон несколько категоричен. Вопрос не в том, что «идет» или «не идет» у Пушкина, а в том, есть ли в истории анекдотический элемент. На наш взгляд, жанр анекдота по-прежнему присутствует в «Пиковой даме».
L.P. Гроссман настаивает на тщательном изучении жанра анекдота: «Глядя на черты его (анекдота. — Ж. Ш.) прежней жизни, полной веселья, скептической иронии, ума и остроумия, чувствуешь невольную потребность реабилитировать эту отброшенную литературную форму, которая теперь выродилась в двустишие, фельетон, сатирическую юмореску или словесную безделушку. «В анналах русской литературы этот ушедший жанр освещен недосягаемым авторитетом. безошибочный вкус и творческий опыт Пушкина» (13).
С точки зрения Ю.А. Гайдара и А.А. Кузнецова, это не так. Лотмана о приближении некоторых произведений Пушкина к повествованию или анекдоту будет рассмотрено ниже, в разделе «Анекдот в «Повестях Белкина»».
Не меньший интерес, чем работы Л.П. Grossman and J.M. Лотмана, поскольку предметом нашего исследования является работа В.М. Маркович «Петербургские повести Н. В. Гоголь» Л., 1989. В главе «От анекдота к мифу» автор демонстрирует механику возникновения и передачи анекдота, слуха, сплетни в эпоху первой половины 19 века: «Слух обычно передается
именно так — с ноткой энтузиазма (ведь передается секрет, который еще не известен слушателю). Именно эта интимная тайна тона, та же естественная неполнота передаваемой информации, характерна для слуха. Похожая картина присутствует в стихотворении Пушкина «Город» (1815), когда один из персонажей, добродушная старушка, собирает слухи «из газет». Более того, В.М. Маркович отмечает, что «есть и другой случай, когда воспроизведение городского разговора поручается герою». В качестве примера такого персонажа исследователь приводит художника Б. из повести Гоголя «Портрет» (1835, 1842). В поэтике Пушкина можно вспомнить знаменитого Ивана Петровича Белкина, который собирал в себе всевозможные повести — «Повести Белкина».
Однако главным источником слухов, по словам В.М. Маркович, сам автор. По сути, каждая из повестей Гоголя — это симбиоз двух самых популярных форм городского фольклора — анекдота (курсив мой — Я.С.) и легенды. От анекдота в петербургских рассказах — сюжетные ситуации, которые, казалось бы, представляют собой необычные, но реальные происшествия, словно вырванные из потока повседневной жизни» (14). На наш взгляд, до Гоголя этот прием был освоен Пушкиным в «Повестях Белкина» и в «Пиковой даме». Сплетни, слухи соединились с реальностью и создали уникальное художественное целое. Например, в рассказе «The Undertaker» реальная жизнь практически неотделима от потустороннего мира.
Связь между Пушкиным и Гоголем прослеживается многими литературоведами (например, в исследованиях И.П. Золотусского «Гоголь. ЖЗЛ. М., 1984 и Ю.В. Манн «Поэтика Гоголя». М., 1996), В.М. Маркович также выступает как традиция анекдотической преемственности. Распространенный в 1930-е годы слух о «стульях Ташгоя» вошел в рассказ «Нос». Пушкин записал эту сплетню в дневнике 17 декабря 1833 года: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежавших департаменту суда, запомнилась мебель.
двигаться и прыгать; дело дошло до властей. Кн. В. Долгорукий вел следствие. Один из чиновников вызвал священника, но во время молитвы стулья и столы не умолкали. По этому поводу ходят различные слухи. N сказал, что мебель хочет Аничков» (HP, S. 317 — 318) (15). Известно также, что Пушкин «познакомил» Гоголя с двумя анекдотами, которые легли в основу пьесы «Экзаменатор» (1835) и поэмы «Мертвые души» (1842) (см. главу I «Жанр анекдота и его функции в истории русской культуры xvhi — хх вв.; особенности поэтики жанра»).
Распространение слухов и сплетен как одна из отправных точек развития сюжета раскрыта в творчестве Гоголя Ю.В. Манн. Появление слуха в пьесе «Экзаминер» — приезд страшного «инкогнито» — почти мгновенно находит подтверждение в умах Бобчинского и Добчинского. Последние уверенно принимают Хлестакова за ревизора. Торжествует «версия» двух близлежащих землевладельцев. «В «Экзаминере» «версия без остатка входит в колесо общих ожиданий и тревог, полностью сливается с ним, формирует общее мнение о Хлестакове-ревизоре». В более развернутой форме сплетни представлены в поэме «Мертвые души». Это связано с такой сложной атмосферой восприятия личности Чичикова в городе NN. Сначала слух о нем (Чичикове. — Ю.А.) распространился по Приятному Богатству, затем из-за вины Ноздрева и Коробочки — о его обмане с мертвыми душами. «Дальнейшее распространение слухов и пересудов, назначение нового губернатора постепенно заставили партии действовать как в ситуации гоголевской комедии (они стали думать, не был ли Чичиков прислан чиновником канцелярии генерал-губернатора для работы тайного сыска» (16))» (16).
Система» слухов присутствует и в некоторых произведениях Пушкина. Это особенно заметно в романе «Пиковая дама», когда завязка сюжета возникает из шутки Томского, а затем порождает многослойные видения в воображении Германа. Фигура Пугачева обросла слухами в
Роман «Капитанская дочка», и чем ближе его армия подходит к крепости Белогорск, тем эти слухи становятся особенно неправдоподобными.
Как видите, в понятие «шутка» в разное время вкладывались разные смыслы. Ниже мы более подробно остановимся на истории и поэтике анекдота в России ХУШ и ХIХ веков.
Шутка в XVIII веке
Теоретически в трудах L. П. П. Гроссман (например, Л. Гроссман. П. «Искусство анекдота у Пушкина» // Гроссман Л. П. Исследования о Пушкине .-Пг. В восемнадцатом веке не все было сказано. Этот пробел был восполнен в вышеупомянутом исследовании Никанова Е.К. «Историческая шутка в русской литературе». Анекдоты о Петре Великом. » Однако при наличии большого количества обобщающих материалов, а также систематизации анекдотов про Петра, грань между историческими и бытовыми анекдотами явно не проводится, как и в силу заявленной темы (Анекдоты Про Петра I) Нет ни одного анекдотического произведения, не связанного с личностью первого российского императора.
Анекдотами называли сборники ранее не публиковавшихся произведений, а позже короткие, смешные, юмористические рассказы, в которых давалась характеристика определенного человека (при этом не всегда правдивая). Последние в древности назывались Apomnemonemata или Apophegmata. Анекдоты о знаменитых людях, например, о семи мудрецах, Сократе, Катоне, Цицероне, часто издавались в виде сборников. Многие историки, биографы и философы для оживления изложения включали в него характеристики (Плутарх, Диоген Лаэрций и др.). По примеру светских анекдотов четвертого века нашей эры появились и сборники христианских анекдотов (17).
Тем не менее, вопрос о понимании шутки в восемнадцатом веке остается открытым. Наша задача — понять внутренний характер этого жанра и одновременно охарактеризовать особенности его развития, начиная с царствования Петра I (1682 — 1725) и заканчивая временем Павла I (179 6-1801), то есть в XVM веке.
Анекдоты 18-19 веков разительно отличаются от своих более поздних «потомков». В те времена «шутка» была не только смешной, иногда откровенно непристойной шуткой; иногда она имела исторический актуальный контекст, иногда, наоборот, отсылала слушателя или читателя к событиям прошлого. Смешная история здесь может быть не совсем смешной: сюжет «Пиковой дамы» вырастает из мистически окрашенной шутки о тайне графа Сен-Жермена. Это последний пример того, что наиболее яркой в этом отношении является ситуация шута, рожденного в галантную эпоху Екатерины Р, взятого Флером из секретов, в 19 веке уже не воспринимаемого никем, кроме честолюбца Германа.
Исторически сложилось так, что в России жанры подобного рода были скорее табуированными произведениями, поскольку в них так или иначе могли быть искажены силы средневекового общества (только с XVII века в России сформировалась так называемая литература преобладания) (18): царь, церковь и т.д. Шаг за шагом развлекательная литература пытается вырваться на свободу. Среди сатирических произведений того времени. Он презирал все внешние ценности, даже ритуал самой церкви. Он ироничен, потому что «Художники» — королевский титул, комически искаженный. Разум, человеческая мудрость. — «Ваши человеческие плитки» (19).
При Петре I светская политика нового царя способствовала беспрепятственному распространению шутки. Именно тогда нелепая культура, которая долгое время вела подпольное существование, вышла на поверхность. Самодержец Петр иногда начинал устраивать розыгрыши: пример, известный «всемогущий собор», который вместо «веруешь ли ты?». Они спросили: «Вы пьете?» Анекдотический «шум» первого российского императора приобрел антилирическую окраску.
Кроме того, по словам Д.С. Лихачева, «Петр бросил вызов древней праздности. Новое безделье» (20). То есть «праздность» нового времени (21); В широком смысле европеизированный, эмансипированный от церкви, культуры. Противостояние императора старым учреждениям способствовало, в том числе, реабилитации шута, ранее понимаемого как «сатанинская машина» (22).
Шутка не осталась в стороне, когда был создан народный театр «Петро»». В репертуар которого, наряду с переводными пьесами, входили также фризы и разработки (комические сцены) из репертуара народных бунковини» (23). Персонажи шуток перешли в драматические произведения: носитель комического в пьесах этого периода Шут («Принц Пикель-Ринг») или Оран, «насмешливый» слуга, вмешивающийся в речь персонажей со своими шутливыми играми, грубыми комическими замечаниями.
Основными научными подходами к анализу цикла А.С. являются. Пушкин «Повести Белкина»
Своеобразие жанра и целостность цикла Белкинского в разное время рассматриваются по-разному. В.Г. Белинский, младший современник Пушкина, в статье «Литературные мечтания» (1834) весьма скептически отозвался о творчестве Пушкина 1830-х годов, сожалея, что прежняя пора расцвета таланта прошла, что время заката миновало. В 1835 году критик рецензировал «Повести Белкина». В нем он писал: «Вот романы, изданные Пушкиным до меня: написаны ли они Пушкиным? Пушкин, создатель «Кавказского пленника», «Вакхисарайского фонтана», «Цыган», «Полтавы», «Онегина» и «Бориса Годунова»?» (1.362) (65).
Вопрос о Белинском отнюдь не праздный: в восприятии критика Пушкин — поэт-романтик. Наряду с ним, романтические поэмы и роман в стихах и романтическая трагедия. Неприятие реалистических «сказок» Белкина было естественным. Об этом говорится прямым текстом: «Осень, осень, холодная, дождливая осень, после красивой, роскошной, ароматной весны, одним словом. Прозаический бред, фламандская школа Мотли Гелонс! » (I, 362) А чтобы читателю все было ясно, Белинский дает прямую характеристику цикла: «Правда, эта история забавна, их нельзя читать без удовольствия; Она происходит от прекрасного слога, от искусства рассказывать (Conter); Но это не художественные создания, а просто сказки и басни; Они будут читать их с удовольствием и даже с восторгом, Собираясь в тусклый и долгий зимний вечер у камина; Но кровь пылкого юноши не закипит от них, Они не вспыхнут в глазах его восторгом; Но они не потревожат его сон — нет, вы можете смело отправляться за ними» (I, 362).
Как видите, «ничтожность» тех, кто изображен в сказках, была упреком критика в адрес Пушкина. Для нас, однако, важны жанры сказок и басен, отмеченные Белинским, то есть близость белкинских сказок к устной истории, анекдоту.
М. О. Гершензон (66) и после него до н.э. Узин, они видели в «автобиографических» романах Пушкина прозаические, видящие «повести». «Элементы реальной жизни Пушкина:». Пять рассказов — это интимная жизнь поэта. Вся история его знакомства с семьей Гончаровых, его размышления о своей судьбе выкристаллизованы в виде пяти историй, рассказанных грустным, одиноким Белкиным» (67). Но, на наш взгляд, автобиографизм Пушкина в этих исследованиях сильно преувеличен и уводит от понимания жанровой природы коллекции Белкина.
Н.Я. Берковский. Исходя из того, что «короткий рассказ» — это буквально новелла, исследовательница пришла к выводу, что многие русские новеллисты утратили этот жанр в его важнейшей характеристике — в нем не было новизны. Учитывая зависимость романов Пушкина от русских и иностранных романов, Н.Я. Берковский установил важное различие между Пушкиным и его предшественниками. «Марлинский наивно не знает, что в его рассказе нет ничего нового; Пушкин знает это и играет на этом. » Это позволяет Пушкину показать, как новелла отрицает саму себя: «Пушкинская новелла как бы отрицает саму себя, из чего вовсе не следует, что Пушкин присоединился к Энтони Погорельски. «(68).
Согласно N.YA. Берковского, вся причина в плохой почве русской действительности, на которой рассказ не может появиться. Таким образом, цель Пушкина виделась исследователю в том, чтобы показать несостоятельность такого жанра. «Каждый (роман. — Ю.Ш.) имеет не полную цену и получает ее в общем хранилище» (69).
В рассказах романтические и сентиментальные сюжеты не только пародировались, не только в них отсутствовала новизна этого жанра, но в то же время они раскрывали возможность и «готовность» русской почвы к созданию эпоса. Путь к этому лежал через «циклизацию».
«Отдельная новелла готова у Пушкина разрешиться в анекдот (курсив мой — Ю.Ш.), в рассказ о случае, который может нас занять, и тем не менее пройдёт бесследно. Собирание новелл ведёт к возможностям эпоса. В этих колебаниях между эпосом и анекдотом особая острота пушкинских новелл, по содержанию своему они вот-вот упадут низко, и спасти их может подъём к самому высшему — к эпическому художеству» (70). Позднее СМ. Шварцбанд будет утверждать, что «жанровое образование, избраннное реальным автором «Повестей Белкина», предстаёт как роман» (71>,
Формулировка Н.Я. Берковского и см. Шварцбанд имеет крупные исследования в области жанров. Тем не менее, на наш взгляд, анекдотический характер историй не должен предполагать непременного желания перейти к чему-то «более высокому», хотя принадлежность к «высокому» или «низкому» — вещь субъективная, особенно в романтизме и реализме, где нет четкого разграничения, как это было в классическую эпоху. «Повести Белкина» — это очень ценный труд, а не какой-то промежуточный этап.
Роль шутки в организации художественного целого в повестях «Снято», «Метель», «Барышня-крестьянка»
В рассказе «Выстрел» дуэль является стержнем структуры событий произведения. Для этого времени честная дуэль, особенно в военной среде, является критическим моментом в жизни дворянина. Несмотря на официальный запрет, другого способа смыть оскорбление не было. Поэтому так часто эта тема становилась предметом сплетен, шуток и т.д.
Дулиан Сильвио выступает в качестве главного героя в двух шутках, очень похожих друг на друга: в одном случае он не стреляет в своего оппонента-графиню. Первую шутку рассказал сам Сильвио, вторую — граф Б. Обе истории имеют один и тот же сюжет — неудачная дуэль. Однако если в первый раз молодой номер, завтракая вишнями, не был готов к смерти, и поэтому враг не стал в него стрелять, то во втором случае Сильвио заставил графа почувствовать весь ужас надвигающейся смерти (именно неизбежной, как неоднократно подчеркивается, которую Сильвио никогда не упускал: «Муха случайно увидела и закричала: «Хромой, пистолет! Хромой приносит ему заряженный пистолет. Он хлопает и сажает муху на стену!» (VJH, 72).
В предисловии к рассказам есть информация о шутке, которая по соображениям приличия не приводится. Точно так же в «кадре» есть вставка, дополняющая две основные — рассказы подполковника Ю.Л.П. И вопрос. Речь идет об эпизоде, когда рассказчик промахнулся, стреляя в бутылку, а капитан, последовавший за остротой: «Угадал, брат, на бутылку рука не поднимается» (VIII, 72); Здесь остроту можно считать завершением шутки, то есть классическим острием. В какой-то степени эта шутка — воспоминание об инциденте между Сильвио и молодым лейтенантом. Однако причины, по которым все это не закончилось дракой, станут понятны только со временем, а значит, эта история в конечном итоге переплетается с главной дуэлью в жизни Сильвио.
Мотив Фортуны, удачи также очень важен в этой истории, как и в «Королеве на вершине». Граф всегда побеждает в ничьей перед дуэлью, и за ним остается право первого выстрела; другое дело, что до Сильвио он так и не добрался. Сформируйте граф и то, что оба раза после промаха он выживает, избегая смертельного выстрела опытного Взломщика. Неудивительно, что Сильвио говорит: «Считай, что тебе чертовски повезло» (VIII, 74).
Оба инцидента носят анекдотический характер в той оценке, которую дает действиям графа его оппонент: ‘. После того, как он в шутку ударил меня по лицу, в шутку (итал. » (VIII, 74). Эта «шутка» означает ту меру легкомыслия по отношению к человеческой жизни, которой до определенного момента обладала перепись. Сильвио своим поступком стремится доказать графу, что не так-то просто умереть в ночи, что дуэль — не игрушка.
Обмен двумя историями носит анекдотический характер — там и тогда предопределенной смерти графа не произошло. Второе избавление от смерти, однако, идет на счет, не так легко, как первое, «ужасная минута», которую он переживает, ожидая выстрела. Выстрел последует, однако, он не прервет жизнь жизни — граф оставит отверстие на фотографии, как в прошлый раз — в полицейской фуражке Бонне де, Сильвио выстрелит в то же место, то есть в фотографию.
Короткий рассказ в данном случае весьма близок к шутке, поскольку он первым обеспечивает неожиданное возбуждение, которое должно подействовать на читателя или слушателя. Таким образом, «выстрел» находится на пересечении этих двух жанров.
Анекдотичным, по мнению В.И. Тюпса, является в этой истории, как и в других, элемент гиперболизации, когда стены его комнат трактуются по выстрелам Сильвио, «как пчелиные ульи».
Тема поединка как одного из вариантов соперничества сближает «Выстрел» с другими рассказами цикла, в частности, в «Метели» идет скрытая, случайная борьба Бирмина и Владимира (см. Заявление для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления для заявления Для начала: «Непостижимый непростительный ветер. (VIII, 86) и фраза графа Б.: «Я не понимаю, что со мной произошло и как он может принуждать меня к этому. Но — я фотографировал» (УШ, 74). Однако старые землевладельцы Маром и Береза. Их противостояние не приводит к дуэли и примирению без морального превосходства одного над другим. Интересно, что смерти Владимира и Сильвио в равной степени связаны с историческими событиями — первый умрет от ран накануне вступления французов в Москву, а второй погибнет во время греческого восстания.
Конец истории нужно рассказать особо. Концовка рассказа «повествует о том, что Сильвио во время восстания Александра Ипсиланти возглавил отряд эфиристов и был убит в битве при Скаэлии» (VIII, 74) может быть истолкована по-разному.
В слове «Скажи» А.Г. Гукасова увидела «невозможность подтвердить достоверность слуха, а также подробно рассказать о легендарной смерти Сильвио». «. «В этом, — говорят они, — мы слышим скрытую печаль и одновременно признание логичности, законности героической смерти Сильвио» (77).
Анекдот как элемент сюжета рассказа «Пиковая дама»
Роман «Пиковая дама» — это фактически шутка из шуток. Конечно, прежде всего, поражает воображение рассказ Томского о том, что тайна графа Сен-Жермена была открыта его бабушке. В рассказе говорится, что «шутка с тремя картами сильно задела Германа» (ДМС, 235), то есть жанр этого рассказа, таким образом, четко определен. Замечание одного из гостей: — «Несчастный случай!» — также приближает нас к шутке в ее широком смысле.
История Томска кажется нам анекдотом, поскольку, во-первых, она имеет сжатое содержание, но, в отличие от притчи или басни, исключает назидание, мораль. Во-вторых, дело о трех картах, спасших графиню от разорения, заканчивается великолепной прибылью, то есть соблюдается непременный анекдотический атрибут — неожиданный азарт. В-третьих, происходит намеренная задержка действия (эту характерную особенность анекдота отметил Е. Я. Курганов) (152), когда дед Томского отказывается выплачивать фее долг своей жены. Эта пауза в контексте рассказа менее заметна, чем в простой шутке, но она есть. По словам Кургокова. «Перед финалом, перед тем как действие начнет стремительно превращаться во все великолепие Пуанта, наступает пауза. Эта пауза означает перелом в расширении шутки; она значима. Не пауза, а именно разделение текста» (153).
Шутка с тремя картами является приложением к рассказу. Именно этот случайный, казалось бы, эпизод потряс до глубины души инженера-немца. То, что другие воспримут не более чем забавный инцидент, станет для него верным способом быстро разбогатеть. И с этого момента в его сознании нереальная, мистическая шутка и реальные факты из жизни Германа станут неразделимы.
Следует также отметить, что общение через шутку имеет широкое хождение среди героев повести. В частности, в разговоре с Томским бабушка Анна Федотовна вспоминает историю, которая произошла с ее подругой Дарьей Петровной, когда они казались государынями: «И графиня рассказала внуку свою шутку» (VH1, 232).
Мотив карточной игры, который появляется в повествовании уже в строках предшествующего ему эпиграфа, чрезвычайно важен в этом произведении. Поверив в анекдот Томского, Герман ставит на карту все в своей дальнейшей жизни. Даже когда он мысленно пытается положиться на «благоразумие, умеренность и трудолюбие», он сразу же предвидит свои дальнейшие ставки в игре — «. вот что утроит, удесятерит мой капитал и принесет мне мир и независимость» (VIII, 235). Три и семь уже появляются в его сознании.
Решимость Германа встретиться с Лизаветой Ивановной также случайна, как три и семь; взойдет «черноволосая голова» воспитанницы графини Лизы — судьба Германа предрешена. Следует особо подчеркнуть, что во всем виновато неожиданное, анекдотическое совпадение.
Чем дальше развивается сюжет, тем больше усиливается ощущение неразрывности нереального и реального. Герман входит в покои старой графини, сталкиваясь с атрибутами старинного восемнадцатого века. Описание убранства кабинета графини, помимо создания атмосферы жизни захмелевшей графини, создает характерное для шутки замедление действия перед молниеносной развязкой. Под покровом темноты «время шло медленно». Все было тихо» (WHS, 240). Только в два часа ночи возвращается карета графини, то есть Германн ждет в кабинете более двух часов. Скоро он покинет этот дом без ничего.
История игры Германа сама по себе является анекдотом, но это не анекдот и не проходной эпизод. В каком-то смысле это картина общества в целом, где интерес к шуткам приобретает глобальный характер. Шутка — игривая и легкомысленная — стала своего рода религией для сына русифицированного немца; «У него было много предрассудков», — характеризует Германа автор (VIII, 246). Анекдот здесь — это предрассудок, подавивший волю героя. Миф о недавнем обогащении касается именно того человека, который в душе был игроком, но не сидел на картах. Наблюдая за игроками, Герман пытается вычислить (Томский говорит о нем: «…он предусмотрителен») закономерность выигрыша. Для него удача — это также рассчитанная последовательность действий, «три семерки» — заветный код, созревший в воображении человека, стремящегося к мгновенному обогащению.